Двое в Городе. Часть 3

(часть 1)
(часть 2)

Анне Петровне было стыдно. Но не очень.
События вчерашнего дня, бессонная ночь, нервозность… Всё это  слегка притупило  сознание.

Но была некоторая заноза. Крепенькая такая, упрямая…

Она очень  хорошо помнила, как положила кольцо с ключами в сумку. В боковой карман. Чтобы не забыть.  И застегнула замок. Чтобы не потерять. Сразу, как вернулась в отель.

И вот, пожалуйста. Сумка есть, карман есть, замок есть. Ключей нет!

Анна Петровна села на скамейку,  любезно предоставленную  питерскими котами, и стала вытряхивать всё из сумки.

- Аня, да успокойся ты! Ну, посидим, покурим, часа через два народ начнёт просыпаться.  Проснётся  администратор, откроет нам двери.  Всё хорошо! Ночь-то какая! Посмотри!

- Ты не понимаешь, - бормотала Анна Петровна, в сотый раз пересматривая содержимое сумки, – ты не понимаешь, я ведь хорошо помню, как положила их в карман, застегнула замок … Я даже помню, как  они не помещались и я подумала, какой идиотизм в век электронных ключей ходить по городу со связкой. И греметь. Как ключница.

- Ты хотела их положить, но отвлеклась на что-то другое. Отложенное действие память зафиксировала как совершённое. Так бывает!

- У меня так не бывает. Это что-то странное и малопонятное.

Анна Петровна, наконец, угомонилась, вытянула ноги и закурила.

Мужчина и женщина, распугав всех кошек, ночных хозяев двора,  расслаблено сидели на скамейке. Они тихо и медленно говорили. Всякую симпатичную ерунду. Спать не хотелось. Утро, решительно сменив неявственный вечер, мягко  разлилось над спящим городом. И было хорошо. Спокойно. Гармонично. Возвышенно.

- Ненавижу, когда со мной происходят непонятные мне вещи. Я их не понимаю, не понимаю зачем это …И так противно! А с тобой происходили странные вещи?

- В каком смысле?

- В прямом. Например, у меня часы на кухне идут в обратную сторону. Пятятся-пятятся, а потом встанут, подумают и идут нормально. А ещё у меня в комнате какие-то странные предметы проявляются. Ниоткуда. Конфета однажды лежала на полу. Большая шоколадная.

- Вкусная?

Ермаков улыбался. Анна Петровна обиделась.

- Я её выбросила! Нельзя есть то, что появляется странным образом!

- Аня, ты меня удивляешь! Ты же умная, не побоюсь этого слова, грамотная женщина! Ты же должна понимать, что всё появляется и ходит  исключительно по законам физики, химии и биологии. Поэтому ничего странного не происходит. Никогда.  А всё, что происходит,  я могу объяснить!

Анна Петровна недоверчиво посмотрела на умиротворенное лицо Ермакова. Врёт, поди, подумала она, но так убедительно! Невольно поверишь и успокоишься.

Ермаков сидел рядом, блаженно курил и лицо его, разглаженное свиданием с  Петербургом было светлым, одухотворённым и… родным?

- А вот ещё, – не унималась Анна Петровна, отгоняя непрошенные мысли,  - например, где-то в незнакомом месте, к тебе вдруг подходит совершенно незнакомый человек. Именно к тебе. И говорит, обращаясь к тебе. Говорит так…

- Молодые люди, не угостите сигареткой?

Хрипловатый мужской голос, громко прозвучавший за спиной, был так внезапен, что Анна Петровна вздрогнула и подскочила.

Из соседнего парадного к ним шёл мужчина. Высокий, статный, пожилой. В клетчатых тапках. В широких старых джинсах и в клетчатой же фланелевой рубашке. И в хорошей, радушной улыбке.

- Пожалуйста, - Ермаков  вытащил пачку сигарет.

Мужчина  взял сигарету, прикурил и церемонно представился.

- Дядя Миша. Живу в этом доме. На втором этаже. Что-то не спалось…Такие белые ночи стоят, что не уснуть! Захотел покурить, а сигареты кончились. Выглянул во двор и вас увидел. Дай, думаю, спрошу. Авось угостят!

- И правильно подумали! Садитесь к нам в компанию!

Анна Петровна подвинулась, но дядя Миша отрицательно покачал головой.

- Спасибо, я ненадолго.  А вы решили тут ночь провести? Романтики?

- Ага, романтики,  – Анна Петровна фыркнула. - Склеротики.  Мы из мини-отеля. Но попасть не можем, я ключи в номере забыла. Вот ждём, когда администратор проснётся и нас впустит.

Дядя Миша встрепенулся.

- Так чего же вам здесь сидеть? Пойдемте ко мне, чаю попьем. Пойдемте, я живу один, вы никому не помешаете!

Ермаков посмотрел на Анну Петровну. Анна Петровна кивнула головой. А почему бы и нет? Симпатичный мужчина. Обаятельное лицо. Не алкаш и не бомж. Почему бы и нет?

Дядя Миша жил в старой коммуналке, на которую ещё не упал алчный глаз  бизнес-деятелей. Сумрачный коридор, не имеющий конца. Запах пыли и дерева.

Да, дерева.

Деревянная доска так пахнет, когда долго на солнце лежит.

Комната дяди Миши была похожа на музей. На мемориальный музей-квартиру.
Достоевского, например. Или Зощенко. Или Иоанна Кронштадтского.

Чистенько. Но бедненько.

Анна Петровна с удивлением оглядывало её незамысловатое убранство. Очень старый диван, покрытый клетчатым шерстяным пледом,  модным в конце 70-х годов. Тёмный двустворчатый шкаф. Конец 70-х.  Круглый деревянный стол, мощный, с толстыми гнутыми ногами. Очень старый. Год рождения  затерялся в царизме.

Четыре деревянных стула с гнутыми спинками,  деревянная тумба с ящиком пузатого телевизора. Вдоль другой стены стеллаж, заваленный книгами и журналами. И  паркет. Тёмный, благородного оттенка паркет.

- Как у вас здорово, – от души вскрикнула Анна Петровна. – Как я люблю такие старые квартиры! У вас время остановилось!

- А вам нравится, когда останавливается время? – дядя Миша  засмеялся. – По-моему, это нехорошо! Нет, время у меня в комнате не остановилось. Оно упрямо двигается вперёд, но в моей квартире любит иногда отдохнуть, на диване поваляться. Оно у меня не суетливое.  Я его не догоняю, не убиваю. Я к нему очень уважительно отношусь. Вот даже часов в квартире не имею. А какой смыл? Время всегда мои часы назад идти заставляет. И мне это так надоело, что их выкинул. Все часы. И будильник тоже.

Дядя Миша посмотрел на Анну Петровну и подмигнул.

- Правда? У вас часы идут в обратную сторону? – обрадовалась Анна Петровна. – И у меня! А вот некоторые, - она игриво покосилась на Ермакова – в это не верят и клеймят меня позором!

- Потому что движение часовых стрелок в обратную сторону можно легко объяснить элементарным законом физики. - Ермаков оторвался от вороха газет на столе и посмотрел на хозяина. - Объяснить?

Дядя Миша рассмеялся.

- Спасибо! Но вы лучше это своей подруге объясните. А я пойду чайник поставлю.

Дядя Миша ушел.
Анна Петровна подошла к стеллажам,  разглядывая книжные корешки. Книги были из её советского детства. Знакомые до слёз подписные издания Горького, Тургенева, Пушкина, Лермонтова. Большая библиотека зарубежной литературы, много книг по архитектуре Санкт-Петербурга.

- Интересно по обстановке квартиры угадать характер человека, - сказала Анна Петровна  Ермакову, рассматривающего альбом с репродукциями Эль Греко. - Как ты думаешь, дядя Миша это кто?

- Я думаю, что дядя Миша очень интересный человек! – рассмеялся Ермаков. -  Я таких древностей давно уже не видел. И странный. Не старый, мог бы с этой стариной расстаться, но не хочет…. Видит в этом какой-то глубинный  смысл…

- Удивительно, что у него нет никаких фотографий.  Ничего, что характеризовало бы личность хозяина квартиры.

- Ну, это только девочки любят всю свою жизнь на стене размещать. А мальчикам подобные слюни не нужны. Может быть, он старый морской волк? Чьи фотографии должны здесь быть?

- А тебе не показалось странным, что он стал говорить про часы. Которые идут назад. И на меня при этом смотрел. Откуда он узнал, что и у меня так бывает?

- Аня, он стоял за нашей спиной, когда ты свои страсти рассказывала и всё слышал! И в разговор вклинился  исключительно в удобный и эффектный момент! Неужели не поняла? Он просто всё слышал!

Анна Петровна не успела ответить. В комнату вернулся дядя Миша с чайником и чашками. Он  освободил стол от бумаг, пригласил гостей. Разливая по чашкам  ароматный  напиток, объяснил, что это не вполне себе чай, а настой из трав. Алтайских. Очень полезных.

Анна Петровна задумалась. Вообще-то она чай не любила. А уж из трав и подавно. Но не будешь ведь капризничать перед этим в высшей степени любезным человеком?

- Дядя Миша, это случайно  или намеренно  у вас в комнате совсем нет современных вещей?  -  спросила Анна Петровна.

- И случайно и намеренно. Это комната моей матери. Когда она умерла, я переехал сюда. И оставил всё, как было при её жизни. Только убрал салфетки,  скатерти, цветочки-вазочки. Она очень это любила… И я понял, что нового мне ничего не надо, меня вполне устраивает все старое..

Дядя Миша говорил неторопливо, с приятными модуляциями  низкого с хрипотцой  голоса…
Он не задавал никаких вопросов. Он ни о чем не спрашивал. Он  охотно и с удовольствием рассказывал о себе.

Ленинградец. Родился и вырос в этой комнате. Бывший моряк и бывший инженер-конструктор. Теперь на пенсии. Был женат. Есть сын. С женой развелся.

- И чем вы сейчас занимаетесь, дядя Миша? – любопытствовала Анна Петровна.

- Своим любимым делом! Я хранитель памяти!

- Чьей?

- Памяти Петербурга! Не понимаете? Я фотографирую, делаю описания исчезающих домов, улиц, парков, памятников… Время идет, город меняется. Меняется не так, как мне хотелось бы… Откровенно говоря, меняется так, как мне вообще не хотелось бы! Вот я и пытаюсь оставить грядущему поколению лицо города. В прошлом. Такое, каким видел его я. Собираю материалы, систематизирую, составляю альбомы.

- Я не вижу у вас компьютера… А как вы работаете?

- Рабоче-крестьянским методом. Пишу в альбомах. Ручкой. И вклеиваю фотографии и вырезки из газет.

- ?!?

- Мне удобно. А делать так, как делают все… Не считаю нужным. Петербургу это не нравится.

- В каком смысле?

- Если я не ошибаюсь, - дядя Миша опять пристально посмотрел на Анну Петровну, - вам очень нравятся слова Достоевского. Петербург - самый умышленный и отвлечённый город в мире. Отвлечённый. Отвлечённый от всего. От  глупости, от снобизма, от сравнений, от пошлости, мелочности. Отвлечённый. Идущий по своему пути.

- Это очень замысловато и романтично. Вы романтик! – Ермаков  снисходительно слушал дядю Мишу, очевидно не понимая его горячности, но из вежливости изображая внимание.

- Я не понимаю. Всё равно не понимаю. Отвлечённый Санкт-Петербург отвлекает вас от компьютера? - Анна Петровна продолжала любопытствовать.

- От разного отвлекает. Не только от компьютера. Ну, например. Например. Я женился по любви. И многого в своей супруге не замечал.  Потому что любил.   А когда заметил, то понял, что я её не люблю. И даже не уважаю. И она меня не любит. И даже ненавидит. И сын вырос. И встретил свою любовь и уехал от нас. А я перешел жить в его комнату. И мы стали жить с женой в одной квартире, но отдельно друг от друга. И как-то сами собой разделились наши кошельки, наши бюджеты, даже еду мы стали готовить отдельно. И потянулись годы странной семейной жизни. Мы жили вместе, бывали на каких-то  вечеринках, все считали нас счастливой парой. Но это была не семья. Мы никого к себе не приглашали.  В отпуск вместе не ездили. И при этой отчуждённости мы не могли  оставить друг от друга в покое. Нет, я бы смог, мне много не надо. Комната есть, кровать, стол, стул. Всё. Я уже тогда стал понемногу собирать  Листья памяти. Так я называю свои заметки о Петербурге, которого нет. Но женщины… ах эти женщины!

Дядя Миша погрозил Анне Петровне  пальцем и уставился в глаза Ермакова.

- Верно, молодой человек? Уж вы-то знаете, каково это жить под неудовольствием  сварливой женщины. Сильной по темпераменту и по голосовым связкам.

Ермаков вздрогнул и уставился в чашку с остатками чая. А дядя Миша продолжал, не сводя с него взгляда.

- Жить рядом с вечно недовольным человеком, никогда не зная, что ещё может вызвать вспышку гнева и крика. И угождать. Чтобы не провоцировать. И молчать. И соглашаться на всё. На что можно согласиться. Уж вы-то меня понимаете?

Ермаков поднял глаза и равнодушно заметил.

- Я вижу, что вы легко справились с этим испытанием в своей жизни.

- Да!

Дядя Миша лучезарно улыбнулся.

– Да! Однажды я гулял по самому отвлечённому городу. И любовался его независимостью и мощью. Вы замечали, что даже самые  старые и ободранные дома  в Петербурге не имеют унизительно вида? Да, они все разбиты, но они величавы! Им плевать на облупленные стены, на трещины, на ободранную лепнину. Им плевать. Они свободны. И я подумал, что я тоже свободен. И мне плевать, что скажут родные, друзья, соседи и даже, что скажет моя жена. Я ушел от неё. Она не хотела. Кричала. Плакала. Ей было очень важно считать себя замужней женщиной. А я ушел. Мне было 60 лет. Я начал жизнь с чистого листа. Мне повезло с жильём, конечно. Этот проклятый квартирный вопрос многим испортил жизнь. Матушка ушла в мир  иной и оставила мне эту комнату, дала жизнь второй раз… Я много думал над этим. Это символично. Своей смертью мать дала мне возможность начать новую жизнь.

- И вам было совсем не жалко жену? – Анна Петровна пригорюнилась, потому что считала семейные ценности самыми главными ценностями в жизни.

- Не жалко. Я оставил ей квартиру, машину… У неё хорошая работа. Сын. Внук.  У неё все хорошо. Конечно, наступили скучные тихие вечера. Не будешь же кричать и устраивать скандалы в пустой квартире. Не интересно! Жертвы нет! Поэтому, выполнив свой долг, я начал новую жизнь. Здесь. В квартире, где нет ничего лишнего, ничего чужого, ничего бестолкового. У меня  всё предельно просто, рационально и функционально. У меня  пенсия, но я ещё и подрабатываю. В соседнем магазинчике грузчиком. Хорошая физическая разминка. А всё свободное время я отдаю родному городу. Пишу Листья памяти.

Дядя Миша замолчал, с удовольствием швыркая чаем.

Молчал Ермаков. Его лицо странно окаменело. Резко обозначились морщины, потемнели глаза…

- А вы, Анечка, я вижу, не очень одобряете мои действия?

- Да как я могу одобрять, не одобрять. Я сама в разводе. Правда у нас как-то всё тихо-мирно произошло, разбежались в стороны, да и всё. Я просто подумала, что в 60 лет не должно быть такого накала страстей…драм…Что можно и потерпеть, дождаться, когда всё успокоится,  ведь встречать старость вдвоем гораздо приятней, чем в одиночестве.

- И я так рассуждал. И  ждал, когда всё успокоится, когда лень будет истерить, цепляться к  мелочам. Голосить. По утрам. И потом.  Мне было её жалко.  Наша молодость, сын… Нельзя вычеркнуть из жизни года счастья.… Жена это понимала и очень ловко манипулировала мной. Давила на жалость. А потом я вдруг понял, что не живу. Вот хожу, ем, сплю, читаю, смотрю телевизор и не живу! Потому что … мне скучно. Мне ничего не хочется. Мне всё надоело. Живой труп.

Ермаков что-то пробормотал, встал из-за стола и подошел к окну. Дядя Миша с улыбкой посмотрел на него и качнул головой.

- Вот он всё знает! А, что дорогая Анечка, хотите я вам один из своих альбомов покажу? А  то, что мы всё обо мне, да обо мне. Вы ведь не только мои гости, вы ведь гости Петербурга. Давайте я вам покажу, каким он был. Петербург, который мы потеряли.

Анна Петровна с радостью согласилась, хотя понимала, что она смертельно хочет спать. И на Петербурге, который мы потеряли, она потеряет бдительность и упадёт в объятия Морфея.

-  Боюсь, что это невозможно. Народ зашевелился. Аня собирайся, пойдем, - вдруг услышала она голос Ермакова.

- Да, дядя Миша, нам пора. Спасибо большое за гостеприимство! У вас так хорошо! Но нам пора уходить.

- Конечно, я понимаю, вам пора уходить!

Дядя Миша засуетился,  повел их по бесконечному тусклому коридору к выходу и, уже открыв дверь, обернулся и сказал Анне Петровне.

- А ты присмотрись к нему, девонька, присмотрись, хороший парень.

Хороший парень хмыкнул, бросил через плечо «Прощайте» и выскочил на площадку.

Анна Петровна задержалась. Ей захотелось обнять этого странного человека, отвлечённого от мирской суеты, хранителя памяти великого города. Смешного такого. Выдумщика и романтика. Очень одинокого. Ей захотелось обнять его, но она побоялась.

А дядя Миша, словно читая её мысли, улыбнулся и, легко выталкивая за дверь, сказал.

- Иди-иди, он ждет тебя. И не бойся ничего! Вот иди и ничего не бойся. И всё будет хорошо!

Анна Петровна и Ермаков вышли в пустой двор, позвонили в домофон. Заспанный голос сказал «Открываю» и открыл. Потом заспанные ноги прошлёпали к двери отеля и щёлкнули замком.

Ермаков задержался у заспанного лица, объясняя, что хотел бы снять номер ещё на сутки.

Анна Петровна как в тумане дошла до своего номера и рухнула на кровать. В джинсах, в футболке. Хорошо, что успела снять обувь.

Дядя Миша явно что-то намешал в своем чайке, подумала Анна Петровна. Наверное, это была белладонна. Алтайская.

Что такое белладонна Анна Петровна не знала.
Но слово ей нравилось.
И именно оно было последним проблеском сознания, перед провалом в чёрную пустоту.