Привычный мир никогда не вернётся

Я проснулась часов в пять… Наверное.

Проснулась и лежу.

Сна нет ни в одном глазу, как я их ни склеивала.  Лежала, лежала и подумала, дай в туалет схожу. Отчего бы ни сходить, если сна всё равно нет ни в одном глазу?

Встала, пошла.

Смотрю – на кухне горит свет. За столом, с моей любимой чашкой из Тбилиси сидит Он и пьёт кофе! Нагло! Но тихо.

Так тихо, что я даже и не слышала ничего.

Я удивилась, но виду не подала.  Зашла на кухню и села напротив.

Он поднял на меня глаза, что-то буркнул и опять уставился в стол. На котором, между прочим, лежал мой планшет!!! В рыжем футляре! И Он водил пальцем по планшету, читая всякий … дзен… Тьфу!

Но я опять виду не подала, а спокойно так, вежливо спросила:

- И чего так рано припёрся?

- А я тебе мешаю? Сижу, никого не трогаю, никому не мешаю, иди, досыпай!

Я возмутилась.

- Как это? Я буду досыпать, а ты тут торчишь, мой кофе из моей чашки пьешь, дзен тухлый читаешь, тьфу, лучше бы корнета Азарова  почитал или хоть Пелевина какого.

Он не отвечал. Хлебал кофе и тупил в планшет.

Совсем чокнулся, подумала я, но виду, конечно, не подала.

Я вытащила другую свою любимую чашку из чёрной карельской глины и взяла сигарету.

- Ну, что расскажешь? - спросила я, не решаясь закурить, потому что Он не любил этого. Да и не очень-то хотелось, честно говоря.

- А чего тебе рассказывать? Сама всё знаешь. Так, посижу до вечера и свалю. И надоесть не успею.

- Как это? Будешь сидеть молча? Ни тебе бубнов, ни тебе цыганских плясок?

- Одурела? Ты хоть помнишь, сколько мне лет? Всё! Наскакался с бубном. Радуйся, что вообще пришёл. А то… год-то тяжёлый был, мог ведь и не прийти.

- Напугал старушку самокатом! Так и не приходил бы!

Гость вскочил  и забегал по кухне.

-  Всё! Надоела! Столько лет! Одно и то же! Всё! Не будет тебе ничего сегодня! Сиди одна, как дура! Сиди!

- Лечиться тебе надо! – посоветовала я ему от всей души. - Лечиться электрическим током и клизмой из патефонных иголок. Очень хорошо помогает!

Он успокоился и опять ушёл в дзен.

Повисло молчание. Громко тикали часы на стене.

Вот странное дело… Почему часы так громко тикают? Прямо гремят, как симфонический оркестр под управлением полковника Феликса Арановского!

- В багровых тонах расцвела паранойя, - фальшивым голосом запела я.

Фальшивила я не потому, что вредная, а потому что голоса у меня нет. Вернее есть, но он очень противный.

Такой противный, что я его никому не показываю… в вокальном смысле не показываю.

Но Он молчал. Гад. Знал ведь, что сегодня мне всё можно.

Я голосила самозабвенно.

Он оторвался от дзена, с жалостью  слушая моё пение.

- Ну и что? – с вызовом спросила я. – Вот. Пою.  Поговорить-то  не с кем. Стоило тащиться в такую рань, чтобы сидеть молчком.

Он тяжело вздохнул.

- Годы идут. А ты как была дурочкой, так и осталась.

- Будешь хамить, я тебе «Взвейтесь кострами синие ночи» исполню! – угрожающе заявила я. – У меня эта песня особенно хорошо получается!

- Нет, только не это! Давай я тебе про ёлку расскажу.

И он рассказал про ёлку. Он всегда про ёлку рассказывает. Это его фетиш, его враг, его крест и его карма. Бедняга. Больше не о чем мне рассказать. Друзей у бедняги нет. Одна ёлка.

Потом мы  пили кофе и молчали.

Но, откровенно говоря, мне было не тяжело с ним молчать. Тяжело молчать в стане врага! Вот когда тебя в плен взяли и требуют рассказать, на кого ты работаешь – вот тут трудно молчать! Так и хочется  сказать на кого. Да ещё приврать, что на самого главного! Но нельзя, враги же!

А с другом хорошо молчать.

Мы пили кофе и даже украли у мыши-самоубийцы, живущей в моём холодильнике, кусочек сыра.

И нам было хорошо!

Темнота за окном, тёплый свет, уютная кухня. Хорошо!!!

Мы даже исполнили дуэтом песню из репертуара Лёвы и Шуры. Правда долго препирались, кто будет Лёвой, а кто Шурой, я сказала, что могу быть только Лёвой, потому что ору громко. А Шура всегда шепчет. И мы с выражением пели:

Через пару часов из тётушкиной комнаты раздался тяжёлый надрывный кашель.

- Извини, - сказал я ему.  – Извини.  Мне пора. Небулайзер, тонометр, таблетки, капли.  Извини.

- Я понимаю. – Он встал. - Неужели сегодня никто не придет?

- Нет. Да ладно. Всё ещё будет. Потом. А сегодня никого.

Он встал, обнял меня за плечи и неловко чмокнул в макушку.

- Ты права. Всё еще будет. Поздравляю! Будь! Не буду тебе мешать. Пойду. Да, пока не забыл. Я тебя последний раз по-хорошему прошу – убери ты эту чёртову ёлку! Деда с его внучкой отмороженной убрала, хорошо, спасибо,  а ёлку когда? Сколько лет прошу, убери! Нет сил её колкости круглый год терпеть! Она совсем сбрендила, как ночь, так  начинает мантры распевать: «Правительство в отставку, президента на покой, правительство в отставку, президента на покой».  Никаких нервов не хватает это слушать! В конце концов! Имей почтение к моему возрасту! Я не мальчик тебе!

- Не мальчик, не мальчик, - я нежно гладила его по худому плечу и приговаривала, - ну потерпи немного, ну, уберу я эту ёлку, ну ты же видишь, не до ёлки мне, иди, всё будет хорошо.

И мне так хотелось поплакать, но я виду не подала. Зачем портить Ему настроение? Он такой грустный, такой худой, на угощение надеялся, конечно, а я ему кусок сыра…

День Рождения затих, ещё раз чмокнул меня в макушку и полез на антресоли.

Кряхтя и ворча.

Он всегда ворчит. Живёт там уже 20 лет, уже привыкнуть должен, так нет же. Каждый год 22 января  он сваливается мне на голову. И орёт. А вот сегодня только ворчит.

Как он постарел, подумала я. Как быстро он постарел!

И я принесла тётушке горячего чая и стала заправлять небулайзер физраствором, считать капли беродуала и думать – а вот смогла бы я забраться на антресоль, не кряхтя и не ворча???

Да запросто, решила я! Только антресоль мой вес не выдержит. Сломается тут же. Нафиг. И я шваркнусь головой об пол.

Поэтому, нет. На антресоль я сегодня не полезу!

Хотя… может всё-таки попробовать?