Как меня коммунисты выпороли

Больно выпороли. До невидимых миру слёз и назойливого желания  отравиться. Насмерть. Потому что жить после такого не представляется никакой возможности. 

Так думала я тридцать лет назад, возвращаясь с партийного собрания, на котором рассматривался только один вопрос – моё персональное дело.

Ждановская контора кинопроката была вторым местом работы в моей трудовой биографии после окончания института. Контора мне очень понравилась! Да и не только мне. 

Из разных краёв и областей в ждановский кинопрокат  приезжали гости. Смотреть, восторгаться и перенимать опыт. Хотя дело было не в опыте, а в человеческой личности. Образцовой работа кинопроката была только благодаря личности директора. Человека, который жизнь посвятил этому делу. 

Валентин Котенко. 

Это к нему я пришла устраиваться на работу, и это он взял меня фильмопроверщицей. 

Валентин Михайлович был талантливым организатором и безупречным хозяйственником. Ждановская контора кинопроката обслуживала не только  городские кинотеатры, но и десятки киноустановок  санаторно-курортного побережья Азовского моря. 

Склад с кинопленками, фильмопроверочный цех, большой гараж с грузовиками, перевозящими коробки с фильмами по киноточкам.  Офисное здание с роскошным просмотровым залом, в котором каждый вторник редакторы и директоры кинотеатров просматривали новые кинофильмы. Целый день! Представляете? 

Рабочий день, состоящий из просмотра четырех или пяти художественных фильмов!

 В зале и кресла стояли мягкие, низкие, удобные…Чтобы за восемь часов сидения попа не устала!

И везде чистота, порядок и строгая дисциплина.

Валентин Михайлович всё знал, во всё вникал и я, честно говоря, больше не видела человека равного ему по умению правильно, рачительно организовать производство и умело им руководить. 

Он даже высадил небольшой яблоневый сад на территории кинопроката и в засушливые дни заставлял сотрудников бегать с вёдрами и поливать деревья. 

Сотрудники ворчали, плевались, но указание выполняли. Ослушаться директора было страшно. 

Работали в кинопрокате в основном женщины. А Валентин Михайлович был суровым, но невероятно обаятельным мужчиной в самом расцвете сил. Подчинённые его боялись, уважали и старались понравиться. На этих трёх китах и строилась слаженная работа коллектива.

 За несколько трудовых лет  в кинопрокате я изучила все его отделы и службы. И вступила в члены КПСС. Со скандалом.

После этого жизнь моя  изменилась. 

Однажды директор вызвал меня к себе в кабинет и поделился радостными планами. Он решил открыть при кинопрокате видеотеку. И доверить это новое дело решил мне. Потому что я молодой, перспективный коммунист и для меня везде у него дорога! 

Помещение для видеосалона уже получено, сейчас там идёт ремонт, а мне нужно ехать в Киев и учиться, учиться, учиться! Учиться в Институте повышения квалификации, потом перенимать опыт работы киевской видеотеки. 

И в доказательство своих серьезных намерений директор тут же даёт мне ознакомиться с приказом о переводе в видеотеку.

Чувство благодарности за оказанное доверие переполнило мою восторженную душу. От будущих перспектив кружилась голова, и я радостно умчалась в Киев учиться новому делу.

Спустя месяц  я вернулась домой, переполненная новыми знаниями  и желанием быстрей начать работу. Ремонт видеосалона закончился, шёл монтаж аппаратуры, буквально со дня на день ожидалось его открытие и …

 И мне вежливо сказали, что обстоятельства немного изменились. 

Что заниматься видеотекой будет другой человек, а мне надо быстро пойти в отдел кадров и написать заявление о переводе назад в кинопрокат, в отдел репертуарного планирования. Редактором. Неплохая, кстати, должность. 

А на моё место уже взяли другую даму, жену важного для директора человека. Без специального образования. Жену. Важного и нужного человека.

 Я стала упираться. Я не хотела быть редактором. Я хотела работать в видеосалоне. Я этому училась, об этом написала выпускную работу в Институте повышения квалификации, хорошую работу, меня хвалили, я изучила деятельность киевской видеотеки, подружилась с коллегами.. И меня хотят убрать? Моими же руками? Это несправедливо!

Я сопротивлялась яростно. Я категорически отказалась подписывать заявление о переводе. Вспомнив о братьях по партии, я бросилась в райком КПСС,  встретилась с одним из секретарей и попросила помощи. Как молодой и перспективный коммунист, которому у нас везде должна быть дорога.

Секретарь райкома оказалась женщиной приятной, внимательной и честной. Она сочувственно выслушала меня, согласилась, что ситуация несправедливая, но честно посоветовала смириться и написать заявление на перевод в редакторы.

 - Пойми, - убеждала она меня, - кто ты и кто Котенко? Его вся область знает, он человек заслуженный и влиятельный. С ним бороться никто не будет. И замечания ему делать тоже. Поэтому не тяни время, напиши заявление и работай редактором.

Но я смиряться не собиралась. 

А что мне сделают, наивно рассуждала я, как меня заставят написать заявление? Никак! И уволить не могут. Не имеют права. Буду сидеть и с места не сдвинусь. Правда и закон на моей стороне. 

Правда и закон, может быть, были и на моей стороне. Но против меня встала партия.

На очередное собрание нашей первичной партийной организации я пришла с  цветами. У  нас в семье было какое-то торжество, и я запаслась букетом заранее, чтобы  после заседания быстро рвануть домой.

Я пришла с букетом в роскошный кинозал, села на задний ряд и приготовилась погрузиться в собственные грёзы. Наша  первичка объединяла коммунистов кинопроката, кинотеатров, и других учреждений культуры. В основном это были незнакомые мне товарищи, много старше меня, поэтому я по малолетству всегда сидела на собраниях молчком в тени и не высовывалась.

Зал постепенно наполнился настоящими коммунистами. На сцене за  трибуной вырос председатель собрания, и громко прочитал повестку. Состоящую из одного пункта. Разбор персонального дела Усовой Ирины. То есть меня.

Я выпучила глаза и заёрзала. Почему меня? За что? Что я сделала? Почему меня не предупредили? И что мне теперь делать, как себя вести?

Оказалось, что никак. Сиди и слушай товарищей по партии, которые с трибуны рассказывали про меня всякие ужасные вещи. И плевать, что ни один из ораторов меня лично не знал! Напрасно я щурила свои подслеповатые глаза, пытаясь понять, кто это так сладострастно порет меня с трибуны. Кто? Что я сделала этому человеку? Я вижу его первый раз! 

 Один за другим на сцену выходили неизвестные мне люди и живописали мой моральный облик. По бумажке. 

Мой моральный облик оказался хуже некуда. Ленивый, безответственный, безынициативный, хамовитый, наглый, грубый, циничный, плохо образованный, невоспитанный, неблагодарный.

Все человеческие пороки собрала я в свою личину, кроме пьянства и проституции. Вот в этом меня не обвинили. А во всем остальном таки да. Обвинили, заклеймили, опозорили, высекли.

Я  сидела в зале и ничего не понимала. Мне было стыдно. Мне было страшно. Я всматривалась в лица обличавших меня людей и думала, как, не зная лично человека, можно о нём говорить? Значит, тексты на бумажке им кто-то писал? А кто? Добрейшая и милейшая Нелли Ивановна, секретарь нашей парторганизации? Кстати, вот её и директора кинопроката я на этом судилище не помню. Или их не было, или они сидели молчком, одобряя справедливое возмущение простых членов партии.

Порка длилась долго. Мне казалось, что бесконечно.

Обсудив, а вернее, заклеймив меня нескончаемым позором, собрание постановило вынести мне выговор. Все дружно проголосовали за. Мне слова никто не давал. В мою защиту никто не выступал. Меня грубо размазали по земле, и собрание посчитали закрытым. 

На ватных ногах я вышла и побрела домой. С букетом цветов. С мыслью, что всё, больше жить нельзя. Невозможно. После такой порции человеческой ненависти я  обязана умереть. Я не смогу её пережить, она не совместима с жизнью.

Я шла душным июньским вечером домой, где меня ждали родители, сестра с мужем и детьми. Летом у нас в Жданове всегда были гости. И я  не имела права портить им праздник. 

Я, мужественно отсидев положенный праздничный церемониал, схватила сестру за руку и в беседке тёмного сада, рыдая и  размазывая сопли по лицу, рассказала ей  о партийной экзекуции, и просила у неё снотворного, да побольше, убеждая, что от одной таблетки я не усну и мне нужна вся упаковка, чтобы успокоиться. И сестра меня утешала и гладила по голове и дала две успокоительные таблетки, торжественно обещав, что потом отдаст и целую упаковку, непременно, потому что, конечно, после такого вряд ли уснешь с двух таблеток. Только с двадцати…

И я затихла в её ласковых руках и уснула. 

А потом были выходные, и я много думала. 

Я думала, как мне жить дальше, если я не умерла, а продолжаю жить. 

И в понедельник я пришла на работу, и написала заявление. На имя директора. С просьбой перевести меня в отдел репертуарного планирования. Редактором. 

Я поняла, что  уволить меня, конечно, нельзя. 

Но можно устроить ещё одну такую публичную порку  и я уволюсь сама. Если останусь жива.