20 декабря, в самый короткий день года, настолько короткий, что его никто и не заметил, мы поехали в Русский музей. Для меня это был праздник встречи с бывшими коллегами, с подругами и редкая теперь уже возможность провести 8 часов со школьниками, напитываясь их смешливостью, непосредственностью. Скучаю по молодым лицам, по дурацкому смеху, как вампирёныш какой-то…честное слово…
Ну, про радость встречи с Русским музеем я уж молчу. Русский музей, это наше всё и об этом уже так много и хорошо сказано, что мне и прибавить нечего.
Итак, на экскурсию в Русский музей отправилась компания разномастных школьников и таких же взрослых. Детям было громко сказано – не есть сразу, не мусорить в автобусе.! Младшие притихли.
Старшие школьники, понимая, что они и так уже сделали подвиг – дали согласие на посещение Русского музея – вели себя вольно. Они заняли последние места в автобусе, и периодически оттуда доносилось здоровое молодежное ха-ха-ха. Меня это не раздражало. Я люблю детей….Впрочем, я это уже писала…
Старшие школьники, понимая, что они и так уже сделали подвиг – дали согласие на посещение Русского музея – вели себя вольно. Они заняли последние места в автобусе, и периодически оттуда доносилось здоровое молодежное ха-ха-ха. Меня это не раздражало. Я люблю детей….Впрочем, я это уже писала…
Погода была редкостно депрессивная. Дождь и ветер. Уровень воды в реках и каналах повышен. Вода мрачная, свинцовая, как и небо.
Хотя Петербург в такую погоду, если не думать о депрессии, выглядит очень гармонично.
Небо, вода, здания, дороги – всё абсолютно одного серого цвета. Только оттенки разные.
Это прекрасно! Но не каждый поймет. Житель южного региона, наверное, долго плеваться будет, глядя на нашу «срякоть». А нам – нормально. И только мысль о близком Новом годе как-то назойливо тревожит сердце – как-то белого цвета в городских пейзажах не хватает.
Русский музей для меня – это картины, расталкивающие память.
Но об этом чуть позже, а сейчас потрет Фёдора Николаевича.
Но об этом чуть позже, а сейчас потрет Фёдора Николаевича.
Вот он и Анна Иоанновна. Кто более суров и встревожен, как бы спрашивает зритель, глядя на эти лица? И я скажу – конечно, Фёдор Николаевич. Ибо его ждут две стопки тетрадок по математике, и проверить их надо к понедельнику. И рука его не дрогнет, и поставит он справедливые оценки…А Анну Иоанновну тетрадки не ждут! Чего ей тревожиться?
А вот подруга моя Ольга. Она бодра и весела.
Питерская депрессия – не её вариант. В любой, самой сложной ситуации всегда найдется выход, как бы говорит она, приспосабливаясь к пленительному изгибу тела мраморной статуи. Примите форму предлагаемых обстоятельств, почувствуйте от этого удовольствие и вас ждет удача! Это политическое кредо Ольги я приветствую и пытаюсь всегда применять его на деле.
Питерская депрессия – не её вариант. В любой, самой сложной ситуации всегда найдется выход, как бы говорит она, приспосабливаясь к пленительному изгибу тела мраморной статуи. Примите форму предлагаемых обстоятельств, почувствуйте от этого удовольствие и вас ждет удача! Это политическое кредо Ольги я приветствую и пытаюсь всегда применять его на деле.
А вот Фёдор Николаевич, который на минуту забыл о тетрадях по математике и поверил в то, что мир прекрасен и удивителен!
И чтобы закрепить эту мысль торжествующего оптимизма, мы посадили Фёдора Николаевича между двух Ольг и заставили его загадать желание. Пока великий математик что-то бормотал по поводу тетрадок и оценок, я сделала очередной фотографический плевок в вечность. На удивление – удачный.
Когда я была маленькой и жила на далёком острове Сахалине, в общественных местах нашего городка было модно развешивать копии картин великих мастеров. В натуральную величину. Так, например, посещение городской бани запомнилось мне по огромной картине «Девятый вал» Айвазовского. Это было для меня великим потрясением. Сидя в длиннющей очереди, я, не отрываясь смотрела на гигантскую зелёную волну, в которой сейчас захлебнутся бедные страдальцы.
А вот картину «Переход Суворова через Альпы» я запомнила в зале ожидания железнодорожного вокзала.
Сейчас мне интересно, как ответственные советские работники выбирали картины и места их размещения? По какому признаку? И какой в этом скрывался тайный замысел? Мораль?
Поэтому не удивительно, что вглядываясь в оригиналы шедевров русской живописи, я упорно вспоминаю и баню и вокзал.
А вот глядя на «Лунную ночь на Днепре» я вспоминаю Мариуполь. А это понятно…Куинджи родился в Мариуполе, городской музей носит его имя.
Извилисты изгибы нашей памяти…Трудно, понять её …
От обилия экспонатов и информации любой музей производит в моей голове сумятицу, поэтому я стараюсь выбрать одно самое сильное впечатление и его думать.
На этот раз я открыла для себя ещё одно полотно Айвазовского «Волна». Раньше наши жизненные пути как-то не пересекались, поэтому я смотрела на волну, открыв рот, приближаясь к холсту и отодвигаясь от него. Я рассматривала слой краски, почти уткнувшись в него носом, пытаясь понять – как это сделано??? Почему из нагромождения пятен и штрихов рождается морская вода, брызги, пена???
Живая вода, живая, каким-то волшебным образом застывшая на полотне.
Мне кажется, если долго смотреть на картину, то можно захлебнуться. Но это мое такое восприятие.
А вот сестра посадила нас напротив «Садко» Репина и велела погрузиться в пучину. Мы попытались, и кое-кто успешно погрузился в эту действительно живую и мутноватую воду, полную русалок и всякой всячины…
А вот сестра посадила нас напротив «Садко» Репина и велела погрузиться в пучину. Мы попытались, и кое-кто успешно погрузился в эту действительно живую и мутноватую воду, полную русалок и всякой всячины…
Потом мы с подругой обе в розовом, удачно сидели на розовом, чем притянули эстетический взор Фёдора Николаевича, который нас и запечатлел. Для потомков, естественно.
Наша экскурсия по залам Русского музея была не безмятежна. То школьники, тыкаясь носом в витрины и скульптуры, тревожили священный покой смотрительниц.
То я, ожидая отставшего Фёдора Николаевича, сама отстала от группы и галопом неслась по залам, теряя всяческую ориентацию в пространстве.
Периодически я натыкалась на такие умилительные сцены погружения в прекрасный мир живописи.
Закончив беглое знакомство с сокровищницей русской живописи, мы бодро отправились в обратный путь.
За автобусными окнами продолжала царствовать вопиющая промозглая серость.
Хмурое утро плавно перелилось в хмурый же вечер, однако в моей памяти остался яркий и, как ни странно, очень солнечный день.
За автобусными окнами продолжала царствовать вопиющая промозглая серость.
Хмурое утро плавно перелилось в хмурый же вечер, однако в моей памяти остался яркий и, как ни странно, очень солнечный день.
Journal information